Д. Бавильский. Нафтали Ракузин: «Книга — мое окно в мир...»

«Во Франции популярен лозунг: «Живопись умерла», поэтому я сижу там, как в траншее, постоянно доказывая свое право на существование»

Под занавес насыщенного арт-сезона в галерее Рор/офф/арт открылась одна из лучших выставок года - первая в России персональная выставка художника-эмигранта Нафтали Ракузина. Камерная выставка «Библиотека художника» представляет два десятка живописных полотен на которых с особым тщанием нарисованы альбомы по искусству. Некоторые из них развернуты к зрителю фасадом, но большинство стоит в строю на книжной полке.

Казалось бы, странный поворот старой темы про «мертвую натуру», однако, оторваться невозможно. Мандельштам называл акмеизм «тоской по мировой культуре». В этом смысле Ракузина можно назвать последним акмеистом, ведь его библиотека в свернутом виде содержит всю историю искусства. Имена художников - метки на обложках, скрывающих целые миры. И если иметь ввиду старую мысль о том, что искусство есть подпись, то одна картина Ракузина заменяет целый культпоход. Подобно тому, как «Черный квадрат» Малевича включает в себя все возможные (и невозможные) изображения, так и альбомы Нафтали гиперссылками вмещают в себя все возможные образы того или иного художника, все наши знания и представления о нем.

«Я считаю себя не академистом и не консерватором, хотя мне важно ощущать себя внутри традиции»

Живопись Нафтали Ракузина зависает между фигуративным искусством и концептуализмом с памятью о геометрических абстракциях, Моранди и Мондиране, готической вязью Бюффе и смещенностью в сторону кубизма Фалька. Конечно, это искусство об искусстве, но еще это и очень теплая живопись, одухотворенная мастерством и внутренним трепетом. О творческом

пути и о том, как сам художник понимает свое искусство его спросил обозреватель газеты ВЗГЛЯД Дмитрий Бавильский

- То, что я делаю, относится к жанру интеллектуального натюрморта. Это искусство об искусстве. Но мои работы - не только рефлексия, не только работа интеллекта, не только интеллектуальное искусство, в первую очередь это живопись, то есть искусство, которое нельзя объяснить словами. Это как музыка, вы либо ее чувствуете, либо вы ее не чувствуете. Я считаю себя не академистом и не консерватором, хотя мне важно ощущать себя внутри традиции. С другой стороны, важно, что мои картины написаны именно сегодня. Такие натюрморты не могли быть написаны еще 40 лет назад до появления поп-арта и концептуализма.

- А почему в качестве объектов изображения вы выбрали именно книги?

- В этом выборе прежде всего сыграл биографический момент. Мой отец был художником-иллюстратором. И я с детства рос в атмосфере художественного оформительства и иллюстрации. Когда мне было лет 14, я начал учиться у Моисея Хазанова, ученика Фалька, позже поступил в полиграфический институт и живопись забросил, решил идти по стопам отца. До своей эмиграции в Израиль, где по инерции продолжал делать книжные иллюстрации, еще в Москве я выполнил работы по «Преступлению и наказанию». Уже в Израиле иллюстрировал «Процесс» Кафки и «Трех мушкетеров». Параллельно я всегда рисовал с натуры, много занимался гравюрой, офортом. Постепенно иллюстрирование перестало меня удовлетворять, именно тогда и возникло важное личное открытие, озарение: я понял, что не нужно иллюстрировать то, что уже написано, я могу выразить себя непосредственно через саму книгу. Книгу как объект. Изображение книг, стоящих на книжных полках становится похожим на абстрактные полотна, приближаясь к геометрическим композициям в духе Мондриана. Либо я могу раскрыть книгу, поставить ее на полке со стороны обложки или же раскрытой - как это делают в книжных магазинах, чтобы рассказать о вселенной, сокрытой у нее внутри. Книга - это мое окно в мир. Это рама, позволяющая лучше этот мир увидеть.

- А как вы относитесь к концептуализму?

- А именно в этом и заключается мой концептуализм, хотя я, конечно, не художник-концептуалист и концептуалисты никогда не считали меня своим. Но то, что я смотрю на мир через книгу, вполне концептуалистский ход. И если бы я не был знаком с теорией и практикой концептуалистов, сам я до этого не допер бы. Я не художник, который обдумывает, а потом рисует. Я интуит и убежден, что настоящее искусство интуитивно. Рациональное начало не может быть основным в изобразительном искусстве. Есть более или менее интеллектуальные художники, у каждого по разному, но в целом искусство идет.

- Когда именно книга стала основным сюжетом вашего творчества?

- Раньше я делал книгу в гравюре и в рисунке, работал на бумаге. В 1983 я переехал в Париж, для того чтобы сменить в своем искусстве и в своей жизни все, в том числе и главный сюжет. После четырнадцатилетнего перерыва я вернулся к живописи маслом на холсте, перестав работать цветными карандашами. Я решил освободиться от книжной темы и стать классическим живописцем-фигуративистом, попробовав себя к традиционных жанрах -портрете, натюрморте, пейзаже.

Постепенно я понял, что бороться с этим бесполезно: как ни старался, я не мог избавиться от

появления книг внутри своих работ. Они появлялись в моих картинах с заднего входа - в натюрмортах и интерьерах. Мне по-прежнему было интересно их писать! К концу 80-х я окончательно понял, что именно книга есть мой основной сюжет и моя стихия. С тех пор я делаю книги.

- Что означает «делать книги»?

- С начала 90-х я разработал систему рисования с натуры: сначала цветными карандашами и уже после этого, глядя на рисунок, писал картины большого формата. То есть, процесс расслаивался, и я писал уже не с натуры, но опосредованно.

На нынешней выставке представлены в основном работы 90-х годов и начала века, что обусловлено желанием галериста представить меня начиная с более ранних работ. Тем более что в этот цикл входят две работы на «русскую тему».

- А что в этих композициях оказывается важным? Выбор книг? Их расположение? Вы специально составляете композиции из книг, как в икебане?

- Если я пишу книжные полки корешками к зрителю, то я стараюсь ничего не менять в своем «внутреннем пейзаже». Композиция выстроена, но не поставлена. Ведь если художник пишет пейзаж, то он не может поменять в природе ничего местами, он обязан находить гармонию в уже существующем порядке.

Также у меня есть картины с отдельно раскрытой книгой, либо книги, стоящие лицом к зрителю. Таково мое волевое решение - показать лицом то, что мне интересно.

- Кого вы числите в своих учителях и предшественниках?

- Так как я учился в России, то в молодости определяющим влиянием на меня было влияние Владимира Фаворского и Роберта Фалька. Я также очень люблю Петрова-Водкина и русских пейзажистов XIX века - Васильева, Куинджи, Саврасова.

Из современных художников я очень люблю М. Рогинского, с которым дружил по приезде в Париж, где также я много общался и с Эриком Булатовым. В наших с ним творческих процессах (живописи предшествует рисунок) есть много общего, хотя я пришел к такой методе раньше знакомства с Булатовым.

Если говорить о влиянии искусства в целом, то для меня важна эстетика иконы. Себя я приписываю к европейской французской традиции: Шарден, Сезанн, Брак и особенно Моранди - это моя семья.

- Каким вам видится будущее станковой живописи?

- Для меня крайне важно, что я делаю живопись руками, что это рукотворная вещь. Сохранится ли жанр картины? я не знаю, тем более что это и не принципиально. Ведь станковая живопись - жанр относительно молодой - появилась с появлением буржуазии. Живопись стали делать на холсте, чтобы ее было удобно транспортировать, а до этого вполне себе существовали фрески и религиозная живопись на дереве. Существуют исторические процессы развития форм, куда важнее желание людей изображать натуру руками.

- Какой вам видится российская арт-сцена на фоне французской?

- Разница между Москвой и Парижем заключается в том, что в Москве значительно меньше политкорректное™. Здесь есть все, от видео до перформансов, однако никто на этом основании не постановляет, что живопись должна исчезнуть. Французский художественный истеблишмент, поддерживаемый государством, вкладывает массу денег исключительно в актуальное искусство, куда живопись не включают. В сознании этих деятелей искусство делится на искусство до Дюшана и после. В известной степени это напоминает советскую ситуацию тотального главенства одного стиля, соцреализма. Хотя французский истеблишмент более тонкий и культурный, но результат один и тот же - тоталитарное давление одного направления. Так как арт-рынок во Франции слаб, то на долю традиционной живописи остается совсем мало внимания и денег. Крупных коллекционеров «перетягивают» в адепты актуального искусства.

Я и сам считаю себя актуальным художником, хотя те, кто рисует красками по старинке, к актуальному искусству обычно не причисляются. Во Франции популярен лозунг: «Живопись умерла», поэтому я сижу там, как в траншее, постоянно доказывая свое право на существование. В России то, что я делаю, понимают гораздо лучше.

- Почему ваша первая персональная выставка прошла в Москве только сейчас?

- Последний раз я выставлялся в Москве в 1996 на «Арт-Манеже», когда меня представляла галерея «Московская палитра» и были выставлены лишь рисунки. Поэтому нынешняя выставка может считаться моей первой представительной экспозицией в России. Она оказалась возможной благодаря энтузиазму Сергея Попова, который пришел ко мне в мастерскую и предложил привезти (это же очень важно - привезти!) картины из Парижа в Москву. Чему я очень рад.

2007