Ольга Медведкова. Художник в пространстве книги

Во вторник 11 мая в галерее «Ля Трас» на улиие Жакоб, 12 открылась выставка рисунков и картин Нафтали Ракузина. (Читателям «РМ», хоро­шо знающим рисунки Анатолия Раку­зина, объясняем, что именем Нафтали он подписывает станковые рабо­ты, именем Анатолий — книжные и газетные иллюстрации.) Строго гово­ря, это, конечно, натюрморты, на­тюрморты с изображением книг, по­строенные, однако, отнюдь не по за­конам жанра. Пространство изобра­жения почти всегда сжато, спрессова­но. Книжная полка в интерпретации Ракузина превращается не то в груп­повой портрет, не то в городской пей­заж. Открытая книга с изображением репродукции уводит взгляд во времен­ную и пространственную бесконеч­ность. Для меня обаяние этик работ остро и несомненно. Они пришли из того особого мира, который, будучи самой что ни на есть повседневной ре­альностью, определялся «строем» книжной полки, бывшей также и его горизонтом, из московской «гутенберговской» эры, в которой, подобно первой 42-страничной Библии, отпе­чатанной в Майне в середине XV ве­ка, книга была объектом магическим, почти сакральным.

Так, как эти книги стоят на рисун­ках и картинах Ракузина, они стоят в московском доме: не по росту и не по цвету обложек — как только можно теснее, и еще сверху и наискосок. Большие красивые книги, книги по ис­кусству — не как непременный атри­бут роскошного салона и даже не как профессиональный инструмент рабо­ты художника и интеллектуала, а про­сто как «всё». Как география и как ис­тория.

За мнимой географией — реальная биография. Ибо Ракузин происходит нэ самой что ни на есть «гутенберговской» среды. Отец — книжный график, иллюстратор. Любимой детской игрушкой сына были само­дельные книжки. В 1970 году худож­ник окончил Полиграфический инсти­тут в Москве и тоже, как и его отец, стал книжным графиком. Далее — су­щественный поворот событий. В 1974 году он эмигрирует в Израиль и в те­чение восьми лет живет и работает в Иерусалиме. Именно эдесь он с удив­лением обнаруживает, что книжное пространство, казавшееся столь безусловно самодовлеющим в Рос­сии, за ее пределами столь же безус­ловно ограниченно. Еще некоторое время он сочиняет иллюстрации к Кафке, но уже не особенно рассчиты­вая на иллюстрированное издание, а скорее рассматривая их как графиче­скую серию. В дальнейшем иллюстри­рование и вовсе отойдет на задний план. Зато в станковой графике имен­но книга станет главным сюжетом, мотивом, героем и пространством изображения. «Так, как я, книги ник­то не рисует», — говорит художник, подразумевая не качественное «так», а «так» в смысле «этак». И они в са­мом деле необычны, эти рисунки. Пристально точные, на грани «об­манки», и вместе с тем почти ирре­альные. Предметы тают в дымке нежнейшей растушевки, придавая на­туралистическому изображению при­вкус воспоминания.

Раньше, глядя на его рисунки, ему говорили: «Так никто не рисует». Те­перь, когда он стал заниматься масля­ной живописью, ему нередко говорят: «Так никто не пишет. А вот рисуешь ты замечательно». На нынешней вы­ставке Ракузин соединил рисунки и картины. Рисунки, представляющие изображения репродукций, напеча­танных в книгах, и картины с этих ри­сунков. Это соединение раскрывает существо его работы. Послушаем Эрика Булатова, которому подобный метод не может не быть близким: «Книга раскрыта на репродукции, скажем, на репродукции с пейзажа Се­занна. Ну, это уж чересчур! Ну хоть бы Сезанна копировал, ладно; но ко­пировать репродукцию с чужой кар­тины... То есть мало того, что Се­занн написал пейзаж, потом его ре­продукцию напечатали в книге... Воз­никает уже некий ряд, вереница по­второв. А художник еще множит по­вторы, удлиняя ряд. Он сначала дела­ет тщательный рисунок с этой ре­продукции, а потом, уже с этого ри­сунка, пишет картину. Результат выходит неожиданный. Эта верени­ца повторов, как анфилада комнат, в дальнем конце которой мы видим не пейзаж Сезанна, а тот реальный пей­заж, который писал Сезанн!»

Так чрезвычайно спокойно и тради­ционно работающий художник Нафтали Ракузин оказывается в центре современного постмодернистского сознания, для которого единствен­ным способом приближения к реаль­ности смысла является многоступен­чатое опосредование, отстранение, умозрение. Семантическая полнота книги как предмета изображения со­здает пространство бесчисленных ин­терпретаций, всегда так или иначе восходящих к первоисточнику — Кни­ге книг. Это постепенное, неторопли­вое и не стремящееся к внешнему эф­фекту умозрительное «отдаление-приближение» к первообразу, не есть ли специфический восточноевропей­ский (чтобы не шокировать восточно христианским) ход сознания? Так или иначе, возьмем на себя смелость ска­зать, что Ракузин — наиболее специ­фически московский из современных художников, живущих во Франции. Несмотря на почти полное отсутствие конкретных «русских» сюжетов. Не­смотря на то, что рисует и пишет он всего лишь книги.

Париж