Если попытаться выразить все это в одной фразе, то я бы ска­зал, что книга — это то, что связывает меня с миром. Собственно, это окно в мир, та рама, через которую я смотрю на мир и общаюсь с миром. Здесь есть биографический аспект. Мой отец — книжный ил­люстратор. И в детстве (мы жили в одной комнате) я постоянно наб­людал за его работой. Когда я начал рисовать, лет в пять-шесть, то рисовал книги. Помню один свой детский рисунок, где была изобра­жена обложка книги про Гулливера, с названием, надписями. Мне страшно нравилось перерисовывать эту обложку. Позднее для меня было совершенно естественно, что я буду не просто художником, а иллюстратором, художником книги. Я учился, как все, и рисовать и писать, занимался в студии Хазанова, но потом все снова вернулось к книге. Я решил поступать в Полиграфический институт. Конечно, это было связано еще и с тем, что Полиграфический считался тогда более либеральным институтом. Там было, конечно, свободнее, и особенно там не мешали, но верно и то, что учили там не так, как в других ме­стах и, выйдя оттуда, мы умели в чисто профессиональном плане го­раздо меньше, чем выпускники Суриковского института. Но для меня это было и более серьезным выбором. С 19-ти лет я уже практически не писал маслом, работал только в графике и целиком мыслил себя «внутри книги». Моим кумиром был тогда Фаворский. Через три го­да после окончания института я эмигрировал и первое время в Израи­ле, то ли по инерции, то ли по упрямству, продолжал делать иллюст­рации; сделал серию к Кафке, к «Трем мушкетерам» Дюма. Пока не обнаружил, что эти иллюстрации никому не нужны.

На современных громадных базарах искусст­ва, таких, как ФИАК или недавно прошед­ший Декуверт, художники стараются как бы перекричать друг друга, прилагая все силы к тому, чтобы любыми средствами привлечь внимание зрителя. Причем, как правило, все силы на это и уходят, и если зритель обернет­ся на чей-либо крик, то окажется, что больше художнику, собственно, сказать нечего. Он может повторять только одну фразу: «Взгляни на меня!».
Нафтали Ракузин принадлежит к тем немно­гим художникам, которым безразлично, обра­тят ли на них внимание.
Он слишком погружен в свое дело, чтобы за­ниматься саморекламой. А дело у него серьез­ное: он строит города. Причем строит он их на поверхности картин, а дома в этих городах - книги.